Долина Зеркального Озера

....Холодная ночь повисла над Долиной. Зима, зима...мириадами алмазов в небе сверкают звезды, и узким полумесяцем среди них повисла растущая луна. Черные горы скрадывают сияющий блестками небосвод, от них остались лишь черные огромные тени на горизонте. Все спокойно, и клубами вырывается пар от дыхания, мгновенно пропадая в морозном воздухе.

На крутом в этом месте берегу, на большом плоском камне, четко вырисовывался силуэт человека. Все бы ничего — да разве назовешь вполне человеческим силуэт, за спиной которого вздымаются черные, кажущиеся непомерно большими для стройного тела, крылья? Если бы было светло, можно было бы увидеть тонко очерченное лицо, чуть-чуть раскосые желтовато-карие глаза и длинные светлые волосы, небрежно убранные за плечи. Такое лицо может порой казаться почти детским и невинным, а порой явственно напоминает хитрую лисью морду. Но мало кто знает, что оно может становиться и неприятно властным, и жестким.

Лемуан вообще любил менять личины.

В ночное небо ушел еще один клуб ароматного густого дыма. Падший ангел меланхолично разглядывал бледно отблескивающую звездным светом ледяную поверхность Озера, задумчиво покачивая зажатым между пальцев длинным мундштуком. Что он здесь делал, он и сам не представлял. Его много и долго носило по миру, и лишь последние несколько лет он провел здесь, в Долине. Бесцельная жизнь бессмысленного существа и не думала подходить или хотя бы близиться к концу, она все тянулась, и тянулась, и никак не могла прекратиться. Глупая не теряла надежды, что ее уроки пойдут впрок, и Лемуан, наконец, осознает аморальные свои проступки и мотивы. Но Падший это делать как-то не спешил, а вопросом о морали предпочитал не задаваться вообще. Ибо очень утруждать себя бессмысленными (и многотрудными) рассуждениями он не любил.

Давно, полтысячи лет назад паренек, умудрившийся добровольно пожертвовать собой ради кого-то и погибший в процессе этой помощи, был причислен к тем смертным, которые могли стать ангелами. И стал. Но то ли возраст портит, то ли пережитый страх и жуткая смерть изменили его — больше ангел никогда и ни для кого не поступался своими интересами, даже пока обучался именно этому. Его прощали, считая это последствиями испытанного шока. А природное любопытство, склонность к рациональности и дотошность вкупе с полным нежеланием иметь дело с моралью и нравственностью сделали свое дело, пусть и не сразу — Лемуан взялся за человеческие души. Ему было интересно все: как устроена душа, как работает, какими хитроумными механизмами должна она обладать, чтобы развиваться и перестраиваться, и — не последний вопрос — можно ли сделать душу. Он не принимал и не собирался принять теорию, что есть якобы механическое и якобы духовное, цельное, неделимое, а точнее — недоступное для понимания и умелых рук. И однажды он все же сумел разделить и разобрать на кусочки человеческую душу. К его изумлению, никакого хитроумного механизма взаимодействия частей там не наблюдалось, а это значило, что все исследования, длившиеся не один десяток лет, шли насмарку. Но это могло значить и то, что нужно работать дальше....

Работать дальше Лемуану никто не дал. Насилие над человеческой душой — нет, это не то, что нужно делать ангелу. Совсем не то. И даже хуже — это прямо противоположно.

Вердикт был ужасающе прост — лишение крыльев, а также и памяти обо всех проведенных экспериментах над душами. Это значило — большая часть жизни ушла в никуда. Это значило — все прошло неправильно, а главным выводом было то, что прятать свои действия следовало получше. И, по мнению бывшего ангела — это была страшная несправедливость. К сожалению, архангелы считали по-другому.

Крылья вернулись через многие десятки лет — черные, большие. Тяжелые. Клейменые. Неприятная память о прошлом и приятное средство перемещения на большие расстояния. Лемуан не возражал. Ему было все равно. Крылатый алхимик остается алхимиком все равно.

Серый пепел медленными хлопьями осел на черную поверхность камня.

Замечтался, ностальгик. Замечтался.

В чем только можно было обвинить падшего ангела? Может, в некоторой излишней скользкости характера? В неодолимом эгоизме? В нежелании принимать то, чем живут другие? Наверное. Только для Лемуана это бы не звучало обвинением — его вообще было трудно обидеть или задеть. Слишком различными были внутренние миры — его и остальных. Практик. Скептик. Циник, порой находящий неизъяснимое удовольствие в моральном опускании ниже всяких пределов тех, кто имел несчастье оказаться в это время под рукой. Никому не нужен был Падший, и никто не нужен был ему — разве что поговорить. О, это он умел и любил, и говорить он мог долго. Не знающий его близко мог бы с полным правом сказать, что, несмотря на излишнюю порой театральность, общаться с ним довольно приятно. Но обычно люди это говорили только на первых порах знакомства.

Пятьсот...пятьсот лет прошло просто так, без всякой пользы, без всякого резона?

Какая же бессмыслица творится на этом свете.

Самостоятельно изученная практически полностью алхимия — всех возможных видов и сил, ведь времени было предостаточно — уже не радовала и не развлекала. Кто знает, может, эти ночные прогулки станут новой интересной привычкой? Хотя...нет, как же все-таки холодно...

Лемуан поежился и сложил крылья шалашом над головой. Ну и ночка, все отморозил!

Он отряхнул с янтарного мундштука остатки пепла, спрятал его в футлярчик, а футлярчик — в карман, и, охнув, все-таки встал. Тело закостенело вусмерть и гнулось, вопреки обычной своей гибкости, с величайшим трудом. Лемуан оправил вышитую тонкую рубашку, вернул на переносицу сползшие очки — прямоугольные линзы в тонкой оправе, и подумал, что совсем ума лишился — зимой, да еще и ночью, шляться по холоду непонятно зачем. Зачем — чтобы покурить на берегу? Чтобы вспомнить безнадежное, бессмысленное прошлое? Зачем?

Старый циничный ностальгик с молодым лицом — фарфоровой маской. Может, тебе еще когда-нибудь и будет снова больно. Может быть, ты снова будешь проклинать весь мир....

А пока — мерзни на берегу. Кури. Вспоминай. Распаляй свое безразличие. Льсти своему эгоизму.

Одинокая фигура брела в сторону Танахи. Сложенные крылья укрывали плечи тяжелым черным плащом из взъерошенных перьев.

Снова и неизменно одинок.

К чему склоняешься, то и получишь.
--------------------------------------------------------------------------------

Предметы: изукрашенный тонкий янтарный мундштук (для чего? А вот угадайте), маленькая плоская табакерка (не пустая, разумеется). Очки, всенепременно. Небольшой ножик для хозяйственных целей. Записная книжка.

Связь. Ну. Хм. Вы будете смеяться, но это снова я, Дмитрий.